Новостной портал Туруханского района

ГОЛОС ПОРЕЧАН 

Новеллы

12:25 В ГОСТЯХ У ДИССИДЕНТА

Дождь лил с утра без края и передыху. Осенняя непогода неистовствовала, вымещая скверное своё настроение на всём, что не могло укрыться от исступлённого её буйства. Прибывшая в Верхние Полянки группа студентов факультета истории добиралась до села пешком по размокшей дороге от самого речного порта. На пути им попалась избушка сторожа, и ребята решили попроситься туда, чтобы переждать ненастье, да чуток обогреться. Хозяином оказался почтенного возраста человек, в вытертом горлатном киптаре, вполне доброжелательный и гостеприимный, так что вскорости вся компания втиснулась внутрь, усаживаясь на листвяжные чурбаки и опрокинутые вёдра. Вошедшие принялись спешно переодеваться, развешивать сырую одежду. Обнявши печь и прихлёбывая кипяток из жестяных кружек, они с любопытством рассматривали внутренность жилища. Изба была старой, с сильно покосившимся полом. В ней царил полумрак и почему-то пахло муравьями. На стенах, на толстых кованых гвоздях висели вещи, каковые, будучи неотъемлемой принадлежностью местного быта, пребывали тут в самом что ни на есть бесполезном виде: облезлый конский хомут, лукошко с продырявленным дном, утратившая свою пару доска для лущения шишек... Предметы эти, по всей видимости, давно не снимались со своих мест, отчего, опутанные пыльными гирляндами паутины, походили на огромные серые коконы. На хозяйском столе в липкой сахарнице с отбитым краем лежала засохшая, бывшая некогда шоколадною, конфета. В свое время она была сплющена чем-то тяжёлым, и вот теперь, за неприглядностью, возлежала в одиночестве, оставаясь неодолимою для человечьих зубов. В углу сруба, будто икона, висел вырезанный из журнала портрет Авраама Линкольна в мундире с нашивками и широкополой армейской шляпе. – Увлекаетесь историей? – спросил один из студентов, указывая на Линкольна. – А-а, вы про это…, – хозяин бережно снял репродукцию с гвоздя. – Князь Лонской – друг и сподвижник великого государя Николая. Зверски замучен большевиками в двадцать первом году. – Заметив, что привлёк внимание гостей, он добавил с деланной трагичностью в голосе: От истории уйдёшь! Вся Россия на костях… Молодёжь переглянулась, скрывая усмешку. Многие татуировки на руках говорящего – церковные купола, драконы, бесы, перемежающиеся с надписями тюремной тематики, – указывали, что владелец их в свое время имел разногласия с уголовным законом. – Я, как никто другой, знаю, каково оно там – по ту сторону забора, – продолжал своё повествование хозяин избы. – С молодых лет с красными в оппозиции. Понятное дело, не обошлось без лагерей. А кто ж правду людям откроет, ежели все бояться станем? Студенты между тем вполне освоились в гостях. Кто-то достал из рюкзака бутылку водки, и хозяину немедленно предложена была налитая кружка. – Вообще выпить я не прочь, – говорил хозяин, косясь на спиртное, – но меня, бывает, на этом деле заносит… Вот, как давеча, на Медовый Спас. Я чего запил-то? От обиды! – Он привычным движением осушил протянутую посуду, после чего с удовольствием закурил, устремивши взор куда-то вдаль, сквозь засиженное мухами стекло оконца... – Вся жизнь там осталась, самые лучшие, светлые её годы, – продолжал старик задумчиво. – Вы, конечно, того не застали… Жуткие, кошмарные были времена, и всех заставляли работать. А везли мы тогда зерно из района. Заночевали в дороге. Война, в деревне голодают, мрут. Я помалу отбавил от кулей зерна и в сторонку отнёс. Для детишек... Пшеница на беду оказалась особая, сортовая. По приезду, когда пропажа обнаружилась, пояснил, мол, не усмотрели, просыпалось где-то на ухабах. Поначалу поверили, только вскоре всплыло пропавшее зерно у спекулянтов в городе. Крохоборы эти, само собой, указали на меня. Приехали опера, стали разбираться, вспоминать, как служил я в своё время в отрядах славного атамана Семёнова Григория Михайловича... Одним словом, ни за что арестовали меня и бросили в кутузку. – Неужто за такое и арестовали! Несправедливо с вами обошлись, – с участием произнес один из студентов, глотнув водку из хозяйской посуды. Допив последние капли налитого, он замечает: – Странная водка. Немного сластит в конце. Хозяин говорит: – Нет, водка обыкновенная. Просто сахар застыл на дне кружки. Сам я сладкого в чай не кладу. Это бабка не размешала. Осталось. Так что, – воротился он к печальной своей повести, – приняли меня большевички: допрашивали, расстрелом пугали. Потом суд, 58-я окаянная, и – пожалуйте, Павел Терентьевич, на лесоповал! Вот вам и разговор весь: за три колоска человеку судьбу всю измяли, искромсали, расшибли в коланцы мелкие… А ведь, может, я когда-то, также как вы, археологом хотел стать – искать клады с золотом, продвигать науку! Ныне же удел мой – хранить правду о страшном прошлом и молить бога, чтоб нещадно покарал тот власть ненавистную чекистов-супостатов. Студенты сочувственно закивали головами. С улицы раздался гудок автомобиля – ребят приглашали грузиться с вещами на попутку до Полянок. Тепло попрощавшись с обитателем избы, они по очереди забрались под брезент грузовика. Там, в глубине кузова, уже сидели пассажиры – несколько женщин с ведёрками полными груздей, и дедок в выцветшем армейском плаще. – Интересный мужик, этот сторож ваш, – заметили попутчикам студенты. – Столько нам поведал всего: и про войну, и про репрессии. Прям-таки человек-история»! – Это Хлюст что ли, Пашка? – переспросил дедок в плаще. И спокойно ответил: – Да брешет он. Какие здесь репрессии? В деревне все на виду. Этот в войну скрывался от демобилизации, продукты по зимовьям крал. В самую бескормицу, в 44-м, выпросили тут кое-как телегу зерна на всю округу. «Резерв» из хранилища. Весь наш посевной материал на три деревни. От каждого куля на том возу зависело, сколь семей к будущей весне выживут, а сколь под вопросом. А эти барышники ссыпали часть пшеницы, обменяли на самогон, а наврали, будто их весовщик обманул. Простили тогда Хлюста из-за деток его. Затем снова попался – склад сельповский с дружками ограбил. Ему не впервой: в гражданскую ещё в бандах мародёрничал. Всю жизнь не трудился нигде. А сосланных всего-то и находилось тут четыре человека. Но тоже не за «политику» никакую, а то полицаи все, что в конце войны сами сдавались. Время суровое было, бандитов да мазуриков не жаловали. Люди на фронте головы клали, а эти у своих последнее тащили. – Ну, а как же «гулаги» советские? – не унимался кто-то из студентов. – Разве не помните! Или мало народу порасстреляли зря … А пленные красноармейцы, что после немецких лагерей и сразу в спецлагеря сталинские?! Дед горько усмехнулся: – Ты что, юнец, будешь мне про мою жизнь рассказывать? Которых и стреляли, так то за предательство, поскольку оно и есть самое страшное преступление перед родиной. В войну иные из бывших «кулачков» листовки гитлеровские по деревням подбрасывали, скот травили, поджигали хлеб. Находились такие, что добровольно на службе у немцев состояли, казни над мирным населением устраивали, и в лютости своей самих фрицев превзошли. Повторяю: время то было непростое, не теперешними мерками его мерить. Касаемо репатриированных советских военнопленных, так их к 47-му в фильтрационных центрах НКВД почти не оставалось – благополучно прошли проверку и убыли по домам, за исключением упырей из изменнических формирований, конвоиров да других фашистских подручных, на ком вина лежала за гибель солагерников. Послевоенные годы выдались благодатными: на полях – славный урожай, трава на покосах – в человеческий рост. Кто вернулся – и здоровые, и калечные – всем миром хозяйство восстанавливали. И не по чужой воле, не по приказу, а из гражданского понимания необходимости, что страну нашу из развалин поднимать надо. И подняли – и заводы, и хозяйства. Мы, вон, на субботниках клуб тут большущий отгрохали, парк разбили. Никто нас не заставлял. Ваши учебники, ребята, врагами земли русской писаны: в них историей и не пахнет. Дан заказ такой нынешней властью – перекроить биографию страны Советов на новый лад, чтоб не значилось в ней, ни героев, ни праведников. Внукам же вашим так вообще наплетут, будто войну с немцами выиграла Америка, и что солдаты наши воевать могли лишь под дулами заградотрядов. А свидетельствовать тому станут такие вот плуты, вроде Хлюста. – А что, – вступился конопатый студент, – человек живёт своим трудом, отстрадал за ошибки прошлого, осознал вину! Был когда-то узником совести, диссидентом, а теперь он – свободный российский предприниматель – дарами леса торгует, вон … – Ну да, «предприниматель»! – расхохотались женщины-попутчицы: – Отсев от шишек бросовый за заготовщиками подбирает, да продаёт после на пароходы проезжим за кедровых орех! Вы, часом, не покупали таких «орешков» у него? Парень, несколько насторожившись, принялся перебирать на ладони только что купленные у «диссидента» орехи: – Странно… То-то я замечаю: полгорсти уже перещёлкал, и все без ядрышек… Машина меж тем ехала дальше. Сидящие в ней студенты с серьёзностью вглядывались в проносившиеся мимо сельские пейзажи и размышляли над тем, насколько же зыбки, насколько противоречивы их «книжные» представления о минувшей советской эпохе, об истории их собственной страны, хранящейся вот тут, в российской глубинке, в душах этих простых людей. Ведь именно они, в силу присущей деревне чистоте и искренности, чтут правду от отцов и дедов, оберегают прошлое от лжетолкований, не позволяя подменять его мифами о «трёх колосках» и «страшной 58-й». Здесь, несмотря на все фальсификации и подлоги, чудом уцелела истинная летопись Отечества… Пробившееся сквозь тучи солнце уверенно заливало золотистым светом уходящее к самому горизонту пространство осеннего леса, прерывающееся замысловатыми зигзагами реки и проплешинами сжатых полей. День, после хмурого его начала, разгулялся вполне. Студенты бодро подхватили начатую кем-то из селян песню. Впереди простирался невероятно огромный, пока неизведанный ими мир – манящий, увлекающий, открытый для поиска и познания. Сергей Аносов, Бор

1 2 3 4 5 Просмотров: 416 | Добавил: master | Рейтинг: 0.0/0

Имя *:
Email *:
Все смайлы
Код *: